Все получилось не так, как многие это себе представляли. Перспектива освобождения была чем-то таким гигантским и непостижимым, что большинство даже не пыталось заглянуть дальше в будущее. И вот свобода неожиданно наступила, и за ней они вопреки ожиданиям не увидели эдема, полного радостей, чудесных встреч, окончания всех разлук и волшебного возвращения всех прожитых здесь лет в счастливую эпоху, которая предшествовала неволе, — она наступила, и по одну сторону ее простирался мрак одиночества, печальных воспоминаний и отчаяния, а по другую — пустыня и крохотный светлячок надежды. Они спускались в долину, и все, на что они надеялись, были названия двух-трех населенных пунктов и других лагерей, несколько имен, да еще какое-то зыбкое, неопределенное «может быть». Каждый надеялся отыскать лишь одного или двух близких людей; найти всех — не решался мечтать почти никто.
— Лучше всего уйти сразу, как только почувствуешь немного силы, — сказал Зульцбахер. — Ничего не изменится. Чем дольше вы здесь просидите, тем тяжелее будет уходить. Не успеешь оглянуться, как окажешься в другом лагере — для тех, кому некуда идти.
— Ты думаешь, что уже достаточно окреп?
— Я поправился на десять фунтов.
— Это мало.
— Я пойду не спеша, осторожно.
— А куда ты думаешь податься? — поинтересовался Лебенталь.
— В Дюссельдорф. Попробую разыскать жену…
— Как же ты туда доберешься? Туда что, ходят поезда?
Зульцбахер поднял плечи.
— Не знаю. Тут есть еще двое, им в ту же сторону, в Золинген и Дуйсбург. Вместе как-нибудь доберемся.
— Это твои старые знакомые?
— Нет. Но и то хорошо, что хоть кто-то будет рядом.
— Это верно.
— Вот и я говорю.
Он долго тряс всем руки.
— А еда на дорогу у тебя есть? — спросил Лебенталь.
— На два дня хватит. А потом будем обращаться к американским властям. Как-нибудь доберемся.
Он пошел со своими двумя земляками, из Золингена и Дуйсбурга, вниз, по тропинке, ведущей в долину. Через некоторое время он обернулся, помахал им и пошел дальше, уже больше не оглядываясь.
— Он прав, — произнес Лебенталь. — Я тоже ухожу. Сегодня я уже буду ночевать в городе. Мне нужно поговорить с одним человеком, который будет моим компаньоном. Мы хотим открыть свое дело. У него капитал, у меня — опыт.
— Хорошо, Лео.
Лебенталь достал из кармана пачку американских сигарет и угостил всех.
— Это будет шикарный бизнес, — заявил он. — Американские сигареты. Как после первой мировой. Нужно только вовремя начать. — Он посмотрел на пеструю пачку. — Лучше всяких денег, можете мне поверить.
— Лео, — улыбнулся Бергер. — Ты у нас в полном порядке.
Лебенталь недоверчиво покосился на него.
— Я никогда и не говорил, что я идеалист.
— Не обижайся. Я это так, без всякой задней мысли. Если бы не ты, мы все уже столько раз могли бы загнуться, что…
Лебенталь польщенно улыбнулся.
— Как говорится, что было в моих силах… Всегда хорошо иметь под боком практичного человека, который кое-что понимает в коммерции. Если я для вас что-нибудь могу сделать… Бухер, а ты что думаешь? Ты остаешься?
— Нет. Я жду, пока Рут немного окрепнет.
— Хорошо. — Лебенталь вынул из кармана американскую авторучку и написал что-то на клочке бумаги. — Вот мой адрес в городе. На всякий пожарный…
— Откуда у тебя авторучка? — удивился Бухер.
— Выменял. Американцы все, как сумасшедшие, ищут какие-нибудь сувениры, на память о лагере.
— Что?
— Собирают сувениры. На память. Пистолеты, кинжалы, значки, плетки, флаги — все подряд. Это тоже неплохой бизнес. Я быстро смекнул, что к чему. И хорошенько запасся этим добром.
— Лео, — сказал Бергер. — Как хорошо, что ты есть.
Лебенталь спокойно кивнул.
— Ты пока остаешься здесь?
— Да, я пока остаюсь.
— Ну тогда мы еще не раз увидимся. Жить я буду в городе, а сюда буду приходить есть.
— Я так и понял.
— Конечно. Сигареты у тебя еще есть?
— Нет.
— Держите. — Лебенталь протянул Бергеру и Бухеру по нераспечатанной пачке.
— А что у тебя еще есть? — спросил Бухер.
— Консервы. — Лебенталь посмотрел на часы. — Мне пора…
Он достал из-под своей койки новенький американский плащ и не спеша надел его. Никто уже не спрашивал, откуда у него плащ. Если бы у него вдруг оказался еще и собственный автомобиль, их бы это уже не удивило.
— Не потеряйте адрес, — сказал Лебенталь, обращаясь к Бухеру. — Было бы обидно, если бы мы больше никогда не увиделись.
— Мы не потеряем его.
— Мы уходим вместе, — сказал Агасфер. — Я и Карел.
Они стояли перед Бергером.
— Побыли бы еще пару недель, — ответил он. — Вы же совсем слабые.
— Мы хотим уйти отсюда.
— Вы хоть решили, куда?
— Нет.
— Почему же вы хотите уйти?
Агасфер сделал неопределенный жест.
— Мы провели здесь слишком много времени.
На нем была старинная черно-серая крылатка с огромным, по самые локти, как у кучера, воротником. Ее раздобыл для него Лебенталь, который уже приступил к своей коммерческой деятельности. Костюм Карела представлял собой сложную комбинацию разных видов американской военной формы.
— Карелу пора, — сказал Агасфер.
Подошел Бухер. Он с любопытством осмотрел Карела с ног до головы.
— Это еще что за наряд?
— Американцы берут его с собой. Его усыновил тот полк, который первым пробился сюда. Они прислали за ним джип. И меня немного подвезут.
— Тебя они тоже усыновили?
— Нет. Они просто подвезут меня немного.
— А потом?
— Потом? — Агасфер окинул взглядом долину. Плащ его развевался на ветру. — Есть еще так много других лагерей, в которых у меня были знакомые…
«Лебенталь одел его мудро, — думал Бергер, глядя на Агасфера. — Выглядит, как заправский пилигрим. И пойдет он теперь от одного лагеря к другому. От одной могилы к другой. Только могила для заключенного — это слишком большая роскошь. Что же он собирается искать?»
— Знаешь, — пояснил Агасфер, — иногда в дороге неожиданно встречаешь тех, кого и не надеялся встретить.
— Да, старик.
Они долго смотрели им вслед.
— Странно, что мы так просто расходимся в разные стороны, — медленно произнес Бухер.
— Ты тоже скоро уйдешь?
— Да. Мы не должны терять друг друга из вида.
— Должны, — возразил Бергер. — Должны.
— Мы обязательно должны еще когда-нибудь встретиться. После всего этого. Когда-нибудь.
— Нет.
Бухер поднял глаза.
— Нет, — повторил Бергер. — Мы не должны забывать этого. Но мы не должны и превращать это в культ. Иначе так навсегда и останемся в тени этих проклятых вышек.
Малый лагерь опустел. Его тщательно вычистили, а заключенных разместили в бараках рабочего лагеря и в казармах СС. Несмотря на пролитые реки воды, жидкого мыла и дезинфицирующих средств, здесь все еще господствовал запах смерти, грязи и человеческих страданий. Он был неистребим. В заборах из колючей проволоки повсюду были сделаны проходы.
— А ты не устанешь? — спросил Бухер.
— Нет, — ответила Рут.
— Ну тогда идем. Какой сегодня день?
— Четверг.
— Четверг… Хорошо, что дни теперь опять имеют названия. Здесь у них были только номера. С первого по седьмой. Все одинаковые.
Они уже получили в канцелярии свои документы.
— Куда же мы пойдем? — спросила Рут.
— Туда. — Бухер показал рукой в сторону холма, на котором белел маленький домик. — Давай сначала пойдем туда и посмотрим на этот дом. Он принес нам счастье.
— А потом?
— Потом? Потом можно вернуться обратно. Здесь нас кормят…
— Давай не будем возвращаться. Никогда.
Бухер удивленно посмотрел на нее.
— Хорошо. Подожди здесь. Я принесу наши вещи.
Вещей было немного; но они припасли в дорогу хлеба на несколько дней и две банки сгущенного молока.
— Мы правда уйдем? — спросила она.
Он прочел на ее лице напряженное ожидание.
— Да, Рут.
Они попрощались с Бергером и пошли к одному из проходов, врезанных в проволочное ограждение. Они уже не раз уходили за пределы лагеря, хоть и ненадолго, — но каждый раз, оставив позади колючую проволоку, они испытывали то же самое волнение. Им никак было не избавиться от ощущения, будто по проволоке все еще бежит невидимый, смертоносный ток, а на вышках по-прежнему стерегут свои жертвы хорошо пристрелянные к этой дорожке пулеметы. У них и в этот раз на секунду замерла в жилах кровь, когда они переступили границу лагеря. Но в следующее мгновение их уже принял огромный мир, которому не было конца и края.
Они медленно шли рука об руку. Стоял мягкий пасмурный день. Долгие годы им приходилось ползать, красться или бежать наперегонки со смертью. Теперь они шли, ни о чем не заботясь, спокойно, с поднятой головой, — и никакой катастрофы не происходило. Никто не стрелял им вслед. Никто не кричал. Никто не обрушивал на их головы дубинки.
